все таджикские девочки города санкт-петербурга
умирают со мной в этот день. нам уже невозможно помочь
ни сияющим скальпелем белого бога хирурга
ни молитвами, с губ уходящими в тёмную ночь
лысый мальчик, как водится, грязным жестоким ботинком
замахнувшись, как в дикой английской игре по мячу,
углубился по пятку в то, что на приличных картинках
вечно прячут, а я, когда, разве что, писить хочу,
вспоминаю. ведь даже и собственной мыслью
я ещё не входила в себя в этом месте, и вдруг
всё пространство так грубо врывается в писю,
разделяя меня на отдельные части. испуг
не пришёл раньше смерти. и вот, уже в мудрости смерти
чую холод заточки - снаружи, а после внутри
головы. скальп с косичками (их восемь сотен - проверьте)
будет тряпкой висеть украшением чьей-то двери...
на секунду замешкавшись, я из разбитого тела
выхожу через верх и теряю себя навсегда.
в самый миг перед смертью, я, вроде, чего-то хотела,
может быть, почесаться... но это уже не беда.
кто из мальчиков мира тайком не дрочил в туалете,
возбудившись помстившимся, тронув себя по нужде...
но вошли в туалет эти злые и грубые дети
в камуфляже, в ботинках, на бляхах ремней по звезде...
застегнуться не дали, схватили за локти по трое
и смеялись, плюя на опавший и маленький член,
а затем, протащив сквозь кривое подобие строя,
повалили на пол, как фашиста, попавшего в плен.
струи тёплой мочи оросили избитое тело,
вымывая из ранок остаток желания жить.
я суворовцем был, потому что так мама хотела,
потому что мальчишкам полезен казарменный быт.
в полушаге окно. разбиваю его головою,
в череп, в грудь и в живот собираю осколки стекла.
я кровавым собой свежий снег под стеною умою...
через дыры во мне моя жизнь из меня утекла.
и собрав на носилки кровавый салат в камуфляже,
санитары в машине меня повезут не туда:
от больницы мне толку сейчас, как, к примеру, от пляжа.
я пока ещё в коме, но это уже не беда.
я, конечно, ребёнок... "солдат, блядь, закончилось детство..."
но закончилось всё, когда мой коченеющий труп
вдруг заметили. долго искали стук сердца.
не нашли. мама, я был чудовищно туп,
отказавшись косить, открестившись от тёплых кальсонов,
обменяв телогрейку на станции на самогон.
смерть пришла, когда я был замёрзшим и сонным,
я не мог возразить. нас таких тут был целый вагон...
и везут тебя-а-а-а злые поезда-а-а-а...
спи, солдат... это не беда.
на стенке жирно краской: "нету бога..."
а дальше уточненье, только я
пока читаю плохо, и так много
букв не вмещает голова моя
и больше не вместит, поскольку нету
уже ни головы, ни живота.
мне добрый дядя обещал монету,
чтоб мимо оккупантского поста
я вещмешок пронёс... по телефону
кому-то дядя позвонил, и вот
я разлетелся вдруг на миллионы
частичек и частиц, и мой живот
не чувствует ни голода, ни страха.
внутри меня - день страшного суда.
на стенке - жирно - кровь. "кроме аллаха"...
а бога нет. но это не беда.
мы с халилом укрылись в ибаре
и, спустив под водою трусы,
с писюнами друг друга играли,
за изломом песчаной косы.
но внезапно, как бес из коробки,
рядом вынырнул серб молодой,
мы отпрянули быстро и робко
друг от друга. свело под водой
голень левую вдруг от испуга
и запутались ноги в трусах...
мы под воду ушли вместе с другом
навсегда. тише, птиц голоса!
и склонитесь, весенние вербы!..
с вестью скорбной пусть ветер летит!..
знайте, гадкие страшные сербы,
наш народ вам за нас отомстит!
захлебнуться в собственной блевотине -
смерть из экзотических, но, право,
я бы обошелся без экзотики,
я, быть может, выбрал бы отраву
или, в петлю б сунув шею тонкую,
ощутил подергиванье члена,
или на ножах подрался б с вовкою,
или просто в ванной вскрыл бы вены,
или, проводя бы время в шалости,
спид поймал и подыхал бы долго,
или помер вовсе бы от старости,
но химеры воинского долга
ртом военрука десятикласснику
приказали, тошноту почуя,
продолжать блевать в противогазе прям,
так что трупом лишь успел к врачу я.
военрук и ныне служит родине,
по суду он полностью оправдан.
захлебнуться в собственной блевотине -
смерть из экзотических, но, право...
в зад божества | ликвидации | форум